ИЗ ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОГО ОЧЕРКА ЛИДИИ ЧУКОВСКОЙ

"ЛИЦО БЕСЧЕЛОВЕЧЬЯ".

23 апреля 1976 г.

14 апреля 1976 года в городе Омске судили Мустафу Джемилева.

Почему в Омске? Потому что последний свой срок Мустафа отбывал

в лагере неподалеку от Омска. Это раз. Потому что Омск - город,

представляющий большие удобства для проведения любого открытого суда:

он крепко-накрепко закрыт для иностранцев. Это два. Тут, вдали от

корреспондентского глаза, сподручнее производить отбор, кого впус-

тить, кого оставить за дверью. Подобная сортировка проводится у нас

во всех городах, хотя бы и в Москве. Но в Москве шуму не обирешься. А

в Омске... Кого там заботит татарин Мустафа Джемилев? Он такой же чу-

жак среди тамошних жителей, как тайге вокруг Омска чужды кипарисы.

Однако в полном беззвучье и безлюдье процесс Мустафы Джемилева

провести не удалось даже в Омске. Недаром четверть своей жизни прожил

Джемилев в тюрьме и в лагере (восемь лет, а ему тридцать три). Трижды

откладывался суд, и трижды за тысячи километров прилетали в Омск его

сородичи и друзья. Прилетели и четвертый [раз] - из Узбекистана, с

Украины, из Орла, из Москвы, всего 16 человек, но мест для них в зале

суда не нашлось. Сначала не пустили никого, потом только ближайших

родных, да и то не на все время суда.

Подумайте сами: к чему вообще на суде родные и друзья подсудимо-

го? Это не та публика, в которой нуждается суд. Отойдите, граждане,

не мешайте работать. Граждане, зал не резиновый. На всех не напасешь-

ся. Сами видите, сколько народу. (Суд-то ведь у нас не какой-нибудь,

а открытый, публичный, как же без публики? Мы закон соблюдаем: забла-

говременно с черного хода введена в зал своя родная, особая, отборная

публика). Приезжие посидят за дверью. Мать? Ну, мать, пожалуй, пус-

тим. Она, конечно, мать, а мы, конечно, гуманисты. Как же это - мать

не пустить? Разве можно? Когда надо - пустим, когда надо - выведем.

Ну ладно уж, братьев и сестер, остальные за дверью. А начнут фордыба-

читься - им уготованы синяки и прогулка в милицию: мешают работать

суду. Та же заблаговременная публика и руки скрутит, и по коридору

проволочит: умельцы, профессионалы, для них это дело привычное.

Почему я пишу о процессе Мустафы Джемилева? Надеюсь ли помочь

ему? Нет. Но на этом суде с такой очевидностью являли себя черты бес-

человечья, что не запечатлеть их грешно. Начинаю с конца. Священное

право каждого подсудимого, кем бы он ни был, - выговорить свое пос-

леднее слово, последний раз обратиться к уму и сердцу судей, воззвать

к их чувству справедливости, долга и чести. Право подсудимого на пос-

леднюю речь, длинную или короткую, охраняется законом во всех странах

мира. Охраняется оно и советским законом. На бумаге. <...>

Судья не дал Мустафе Джемилеву произнести последнее слово, а

между тем обрывать Мустафу - это не только преступление против зако-

на, но и преступление против человечности.

Джемилев предстал перед судом после 10 месяцев голодовки.

"Предстал" тут не совсем уместное обозначение: стоять у него не было

сил. Отвечая на вопросы судьи, прокурора, защитника, он кое-как подни-

мался со скамьи подсудимых, поддерживали его с двух сторон конвоиры.

Но еще труднее, чем стоять, было ему говорить. Он шевелил губами и

шелестел. Каждое слово - пытка, физическая пытка, потому что в тече-

ние 10 месяцев его, чтобы он не умер от голода, насильно кормили че-

рез зонд, а зонд, ежедневно вставляемый в горло, не может не оцара-

пать гортань. К тому же Мустафа тяжело болен. Болезнь сердца, болезнь

желудка, атрофия печени.

А у судьи - атрофия человеческих чувств. Он - тот сытый, который

не разумеет голодного, тот здоровый, который не разумеет больного,

тот судья, чье судейское кресло прочно, всеми четырьмя ногами оперто

на помост КГБ. Он тот - бесчеловечный, кто способен спокойно оборвать

последнее слово подсудимого, зная, что оно быть может, есть предпос-

леднее слово, выговариваемое Мустафой на земле.

Не мешайте ему говорить, - просит брат Мустафы. Судья удаляет

его из зала, как удалил и сестру, "за нарушение порядка".

Порядка?

О, когда же, наконец, в Советском Союзе будет нарушен порядок,

позволяющий власти затыкать говорящим рты?

Конституция СССР обеспечивает гражданам свободу слова. Законы

тоже обеспечивают, но две формулы, необъятные по совей пустоте и ем-

кости, "антисоветская пропаганда" и "антисоветская клевета", обеспе-

чивают уничтожение этой свободы, да и человека зараз, вне зависимости

от того, говорит он правду или лжет. "Что у кого болит, тот о том и

говорит" <...> у Мустафы Джемилева болит Крым. Он о нем и говорит.

Татары, насильственно и бесстыдно выселенные в 1944 году из Крыма,

желают вернуться в возделанный ими и возлюбленный ими Крым. Почему в

мирной речи Джемилева надо непременно расслышать "антисоветскую про-

паганду", а не вполне естественный призыв к открытому, громкому, все-

народному обсуждению гноящегося, саднящего вопроса? Почему надо непре-

менно загнать боль внутрь, а человека в гроб? Почему вообще каждая

работающая мысль, рожденная живою болью, есть антисоветчина? Понятие

"антисоветчина" столь же неопределенно, сколь и вместительно. Это во-

истину ненасытная прорва, пожирающая людские мысли и судьбы, сотни и

тысячи судеб - безгласно, бесследно, бесплодно <...>

Опубликован в кн.: Хроника защиты прав в СССР, вып.20-21.

Нью-Йорк: 1976. С. 17-20.

Выходные данные.