В названии моего доклада заключаются сразу две ревизии господствующей теоретико-методологической догмы и построенных на ней общественно-политических практик. Именно практик, а не так называемой социальной реальности как таковой, ибо последняя есть также в значительной мере то, что мы думаем, что говорим и чему обучаем.

Используемое мною понятие культурной мозаики заключает в себе феномен культурно сложного населения страны, имея в виду существование не только большого числа этнических общностей, но и наличие множества и множественных идентичностей, как на уровне групповом, так и на личностном уровне. В это же понятие я включаю и многое, что относится к культурному производству и к культурным взаимодействиям, имеющим место в нашей стране. Прежде всего сложное взаимодействие трех условных субстанций: культурного партикуляризма (этнокультуры), общероссийской культуры на основе русского языка и, условно говоря, глобалистких или масс-культурных воздействий. К феномену культурной сложности относятся также кросс-этнические заимствования и взаимовлияния, которые ныне сделали невозможным существование некой культурной нормы для той или иной этнической общности, хотя иступленный поиск этой нормы в мифе о традиционной культуре постоянно продолжается с целью конструирования культурных различий главным образом в политических целях.

Итак, страна наша многоэтничная по составу населения. В этом не уникальность России, а ее тривиальная схожесть с подавляющим большинством других государств мира, особенно с крупными государствами. Уникальность заключается в том смысле, который придается самому этому фактору, и как строятся на этом смысле политика и управление. Групповая принадлежность в нашем средне модернизированном, авторитарном обществе всегда имела исключительный смысл, ибо не членам профсоюза могли не продать пиво, а не членам партии нельзя было поехать за рубеж или занять руководящую должность. С записью “из рабочих и крестьян” легче было поступить в институт, получить орден или перейти в еще более престижную категорию единственной партии.

Принадлежность к той или иной этнической общности, особенно к доминирующей (прежде всего – русские) и престижной, имеющей “свою государственность” и “свою этническую территорию”, также имела огромный смысл. Значимость это принадлежности только возросла в последние годы на фоне краха других форм социальных коалиций людей как идеологических конструктов и как реальных общностей (советский народ, рабочий класс, комсомол, ветераны войны и труда и прочие). Роль этнической принадлежности и основанной на ней солидарности особенно возросли в условиях политической либерализации и появления рынка идентичностей, когда интерес к партикулярным культурным различиям и обращение к групповой мобилизации обеспечивают многие преимущества, включая доступ к власти, особенно на региональном уровне, приватизацию ресурсов и дополнительную конкурентность, а иногда – просто получение государственных субсидий. Последнее имеет место с категорией так называемых коренных малочисленных народов, когда принятие федеральных и местных законов по поддержке и защите малых культурных сообществ и части их систем жизнеобеспечения создает одновременно новых клиентов на пользование данным законом. Мягче (пока без госсубсидий), но в том же плане используется закон о национально-культурной автономии и существующие международно-правовые нормы о правах меньшинств.

Групповой имидж родовой исключительности уже домысливается в русле постфактических рационализаций, а ссылка на историческую глубину коллизий всего лишь один из механизмов мобилизации и усилитель современной аргументации. “Мы много узнали от чеченцев за эти дни: о том, как их депортировали в скотных вагонах и как половина населения погибла в депортации. Всего этого в их жизни мы не знали”, - рассказывал на радиостанции “Эхо Москвы” Георгий Григорьев, продюсер Норд-Оста после пережитой драмы пребывания в заложниках. Не только террористы, но даже их отцы уже родились после возвращения из депортации в 1957 году, т.е сами депортацию эти чеченцы не переживали, как и я не был четыре года в немецком плену, а это был мой отец. Но ссылка на историю народа необходима, чтобы оправдать современное действие и загнать противника в клетку стокгольмского синдрома (сочувствие жертвы к террористу), что и было продемонстрировано в данном интервью.

Сколько таит в себе возможностей рождения “новых этносов” культурная мозаика России и прибывающее в нее население, сказать трудно. Многое зависит от того, что называют этническими процессами, своего рода объективными явлениями современного культурогенеза или этногенеза (из ничего и сразу народ, а тем более крупная общность появиться не могут). Но не меньше зависит и от процедуры, или от того, что я называю этнической процессуальностью (по каким критериям, как и кого считать).

Если перепись 2002 года выйдет на численность 170-190 этнических групп, т.е. примерно как после переписи 1926 года, то это совсем не означает, что произойдет некое восстановление той самой наиболее полной этнической структуры населения, которая была 76 лет тому назад и, пребывая в подавленном состоянии, смогла сохранить и заявить о себе в новой демократической России. Это лишь случайная близость цифр в списках народов.

Институт этнологии и антропологии РАН предложил Госкомстату России такой примерный список этнических категорий учета населения, ибо такой запрос был сделан в виде тендера, и если бы не сделали его мы, то другие, по нашему убеждению, сделали бы это хуже. При сохраняющейся формулировке вопроса и предоставляемой возможности ответа такой список был необходим, ибо невозможно, зафиксировав по самоидентификации весь набор возможных групповых самоназваний и их местные или языковые варианты (составленный нами список таких вариантов состоит из примерно 800 названий), обработать весь этот материал и обнародовать его как список народов России.

Открытый вопрос по самоопределению с последующим использованием списка есть более либеральный вариант, чем переписная практика некоторых государств (например, США), где перечисляется несколько групп в самом листе (закрытый список), куда должны расписать себя все переписываемые жители страны. Американский вариант фиксации этнорасовых категорий спасает от методологического и политического коллапса только возможность давать множественный ответ даже на вопрос о расе, в итоге чего перепись 2000 года выявила, что в США проживают 126 “наций и народностей”, но только там они называются по-другому и проблематизация этой стороны общественной жизни идет в другом ключе - как расовые, социальные и этнические проблемы внутри американской нации, культурная гетерогенность которой всегда существовала и со временем только возрастает, а не уменьшается, как полагают многие отечественные американисты.

На основе полевых и других материалов, включая многочисленные жалобы после предыдущих переписей, мы включили в список этнических категорий учета населения около двух-трех десятков новых групп, представители которых до этого переписывались (приписывались) к другим культурно близким группам, но которые в последние годы смогли самоорганизоваться и заявить о себе, в том числе и политически, например, в форме создания национально-культурных автотомий. Политика признания в этой сфере всегда более конструктивна, чем политика отрицания, хотя понятно, что каждая новая группа (если это не новая иммигрантская группа, как, например, испанцы в 1930-е годы или кубинцы в 1970-89-е годы СССР) появляется не извне, а выделяется из той или иной общности, куда она причислялась до этого. А это значит, что какая-то группа должна отдать часть своих членов, что вызывает у одних спокойное отношение (например, удмуртов в отношении выделившихся бессермян), у других негативное и даже истерическое (например, татар в отношении кряшен и нагайбаков).

Я являюсь стойким приверженцем признания, но и не менее стойким противником неоправданного расширения списка народов России, ибо расширение в нынешних российских условиях усложняет политику и управление в данной сфере. Так, первый вариант, подготовленный в Институте этнологии, включал 191 название, который было предложено мною сократить примерно на 30 названий за счет главным образом ставших совсем немногочисленными групп иностранцев (от австрийцев и англичан до французов и японцев), которые по переписи 1989 г. входят в список 128 основных народов России. А также за счет недостаточно оправданного (главное – преждевременного) выделения ряда групп, культурно-языковую отличительность которых в последние годы установили ученые в результате этнографических и лингвистических исследований, но которые сами по себе не заявили о себе политически и потребности в этом на коллективном уровне не испытывают (например, астраханские татары или тептяри). Выделение только по научным рекомендациям или по причине наличия этих групп в давних переписях является, на мой взгляд, опережающим научным предписанием, которое может стать внешним стимулом для возможного оформления отличительной общности, если даже на сегодняшний момент она есть наблюдаемая по ряду параметров, но молчаливая по самосознанию реальность.

С этим сокращением и был представлен список из 158 названий, но его судьба стала предметом политических драматизаций и давления, а также новых корректировок со стороны Госкомстата, восстановившего, например, для полной компьютерной разработки вышеупомянутые группы иностранцев, хотя им вполне могло быть отведено достойное место в категории “другие национальности”, чтобы не раздувать список народов. А именно так воспринимаются опубликованные данные переписи по национальному составу населения. Думаю, что здесь еще необходимы переговоры с Госкомстатом уже с учетом полученных первичных данных.

Мы понимаем, что перепись этнического состава – это всегда компромисс науки и политики и идеального варианта нет даже и у самой науки. И все же нами был сделан важный шаг в сторону признания возможности множественной идентичности у жителей России, пока только по линии вертикальной групповой иерархии (принцип группа-подгруппа). Теперь у нас появятся не два новых народа эрзя и мокша вместо мордвы и не два народа дигорцы и иронцы вместо осетин, а появятся мордва-эрзя и мордва-мокша, осетины-иронцы и осетины-дигорцы. Хотя могут быть и просто мордва или осетины, особенно из числа проживающих за пределами республик, когда низовая групповая идентификация не имеет смысла или утрачена. Могут быть и просто эрзя, которые отрицают свою мордовскость и хотят быть записанными отдельно, а не через дефис или “в том числе”. Как здесь быть – это опять вопрос для обсуждения.

Есть и более трудные ситуации, когда, например, фактически все кряшены не желают самоназываться как татары-кряшены, но часть их (особенно на территории Татарстана) принимают помещение их в подгруппу татар, а часть – нет (особенно в Удмуртии и других регионах). Как здесь быть, сказать сейчас сложно, не видя первичных данных.

Еще более сложен вопрос признания казачества как одной из российских национальностей. Горизонтальная двойная идентичность переписью и наукой пока не признана: здесь только взаимоисключающий принцип – или русский или казак, или казак или калмык. В этой ситуации наша позиция была не признавать казаков в качестве отдельной этнической общности. Но политическая мобилизация со стороны казачьих лидеров и их структур по вопросу участия в переписи может дать результатом наличие в первичных материалах большой группы населения, которая назовет себя казаками. Переписывать их в русских или в калмыков по косвенным данным о владении языками не представляется возможным по ряду причин. Видимо, часть мужиков, в отличии от большинства их жен, станут новым (старым) народом, но что будет дальше, сказать трудно.

Три важнейших фактора определяют этнический состав населения России: естественное движение население, миграции и смена идентичностей. Роль двух последних будет возрастать, первого – снижаться. Но он сохраняет свою значимость, хотя только по темпам рождаемости и по уровню смертности прогноз в данной сфере делать противопоказано, как и в отношении общей численности населения. И все же, о чем свидетельствует перепись и некоторые другие данные?

Как вам известно, первые данные об общей численности населения уже посрамили прогнозы о вымирании России, как они посрамят прогнозы о вымирании русских или малочисленных народов Севера и Сибири. Общая численность населения объявлена Госкомстатом в 145,1 миллионов человек. Это на два миллиона больше, чем гласила текущая статистика, и на три миллиона меньше, чем было в 1989 году. Недоучет населения объявлен в 7%. Это много для всеобщей переписи, но в реальности, возможно еще больше. Но даже если взять самую минимальную цифру незарегистрированных (их называют нелегальными) иммигрантов в три миллиона, тогда наличное население страны будет таким же, как в 1989 году, а в реальности, возможно, больше. Будь перепись обязательной, как это делается во всех других странах, и не будь откровенной “мочиловки” переписи со стороны неофитствующей журналистики и части младополитиков, население России вполне могло бы выйти на численность в 150 миллионов человек. Это – расплата за нашу некомпетентность и мигрантофобию.

По моим прогнозам, доля русских в России останется на уровне 80-83%, благодаря миграционной составляющей и благодаря сохраняющейся престижности русскости в нашей стране, когда потомки смешанных браков, хотя и не в прежних объемах, но предпочитают выбирать русскую идентификацию. Последний фактор сохранит свою значимость в определении численности русских и на будущее, как, кстати, и для ряда других крупных нерусских народов на территории соответствующих республик. Русские будут пополнять свои ряды и за счет более инклюзивного понимания самой русскости, независимо от звучания фамилии или фенотипа. Этот процесс только слабо просматривается, но достаточно скоро наступит время, когда Аману Тулееву не нужно будет жаловаться, что он “больше русский, чем многие другие, считающие себя русскими, но только посмотри на мою физиономию: кто же мне в это поверит”.

Мне представляется существенным пространственное изменение размещение этой части населения в соотношении с другими группами. Недавняя динамика населения показывает (данные переписи это подтвердят), что число и доля русских и других так называемых “нетитульных” народов сокращается в большинстве этно-территориальных автономий, особенно в республиках Северного Кавказа. Этот процесс вызван не экономикой и даже не проблемой безопасности (не берем в расчет Чечню), а политикой и морально-психологическим климатом. Квартиры и должности, места в вузах для собственных отпрысков оказываются важнее, чем перспектива стагнации без квалифицированных кадров и обострение внутригрупповых противоречий, которое сглаживалось присутствием русских. Скорее всего северокавказцы и будут продолжать так себя вести, ибо так же точно ведут себя подмосковные и рязанские братки, громя торговые палатки и разрушая бизнес “неместных” конкурентов. Ситуация может стать еще хуже, если молодые парни из Ингушетии, Дагестана, Кабарды или Адыгеи будут унижаться и подвергаться насилию в других регионах страны и в результате воздерживаться от миграции и даже контактов в собственной стране, ограничивая жизненное пространство “своей” республикой. Единственно растущие в результате более высокой рождаемости регионы страны окажутся этнически гомогенными изолятами с избытком трудовой силы и с завышенными социальными ожиданиями образованного населения. Уже сейчас многие родители в этих республиках боятся посылать своих детей учиться в вузы остальной России. Это более чем тревожная тенденция.

Некоторые ученые-демографы говорят о том, что начался буквально исторический процесс стягивания этнического ядра, обратного движения русских, сокращения ареала их основного расселения. Это есть своего рода ответ на неумеренную пространственную экспансию в прошлые столетия. Внешне ситуация действительно выглядит так. Однако позволим усомниться в фундаментальном значении этого вывод. Во-первых, человеческая конверсия в арктических и субарктических регионах затрагивает в равной степени все население, кроме аборигенного. Во-вторых, Сибирь и Дальний Восток, разворачивая индустриальные проекты и другую привлекательную для человека деятельность, еще способны привлечь русское население и гораздо лучше самовоспроизводиться, чем стагнирующие сельские регионы Центра страны. В-третьих, передвижение в южном (за исключением северокавказских республик) и североевропейском направлениях вполне может продолжаться и его замедление есть отражение общего процесса замедления пространственных миграций в последнее десятилетие. И все же, видимо, два крупнейших мегаполиса и Поволжье станут основными стягивающими ядрами для русского и не только русского населения.

Естественный прирост населения между двумя переписями произошел только в очень малом числе регионов и среди небольшого числа этнических групп. Только дагестанцы, чеченцы и ингуши, и еще, возможно, две-три группы северокавказских народов имели естественный прирост за счет сравнительно высокой рождаемости. Возможно, она была выше, ибо общие данные о численности населения республик ухудшает отъезд русских: тысяча родившихся ингушей и тысяча уехавших русских дают нулевой рост населения. Более высокая рождаемость среди североокавказцев и некоторых других нерусских народов будет сохраняться, и состав первой десятки самых многочисленных народов изменится под влиянием этого фактора. В середину десятки поднимутся чеченцы, что означает необходимость более внимательного и конструктивного отношения всего российского общества к трагической ситуации в Чечне и противодействия античеченским фобиям. В первую десятку могут войти аварцы, казахи, узбеки.

Для некоторых других групп (армяне, азербайджанцы и казахи) продвижение в первую десятку произойдет за счет состоявшейся недавней иммиграции представителей репродуктивных возрастов и выигрыша от этого в сфере рождаемости. В целом будут расти численно и увеличивать свою долю в населении России представители народов так называемой исламской традиции. Первую десятку могут покинуть удмурты, немцы, башкиры, но во второй они останутся. При должном ответе на эти изменения, в том числе и через демобилизацию и разгосударствление этничности, эти тенденции не сулят особых коллизий для российского народа как единого гражданского и социокультурного сообщества.

Современные миграционные тенденции свидетельствуют о быстром сокращении притока населения, тогда как страна нуждается в его весьма значительном росте. По оценкам Ж.А. Зайончковской и А.Г. Вишневского, потребности в миграционном приросте колеблются от 35 до 120 млн. человек в предстоящие 50 лет (от 700 тыс. до 2,3 млн. в год). На этом фоне даже ежегодная нетто-миграция порядка 700 тыс. человек в год в ближайшие 25 лет, а тем более нетто-миграция, превышающая 1 млн. человек в год, кажется очень большой, а потому и маловероятной. Столько много народа в Россию не въедет и в этом не будет такой нужды, если лучше посчитать нынешнее население. Тем не менее, Россия не сможет избежать приема крупных иммиграционных потоков.

Их неизбежность диктуется внутренней демографической ситуацией в стране. Сокращение численности населения ставит Россию перед очень жестким выбором. Она должна будет либо смириться с быстрой потерей своего места в мировой демографической иерархией и непрерывным ухудшением и без того не лучшего соотношения население/территория со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо открыть двери иммиграции.

Прогнозируя будущее развитие событий, нельзя не учитывать демографическую ситуацию за пределами России, в частности, перенаселенность сопредельных стран – ее южных соседей и растущую мобильность их населения. Отсюда неизбежно будет нарастать миграционное давление. Оно найдет свое проявление в нелегальной миграции, сдерживать которую станет все труднее и на которую придется отвечать расширением легальных возможностей иммиграции.

В целом отношение к миграции должно включать несколько важных принципов и учитывать ряд моментов на будущее, кроме ныне возобладавшего антимиграционисткого курса с целью через конструирование ложной угрозы национальной безопасности обеспечить на предстоящие два года консолидацию электората и “основного населения” вокруг фигуры президента. Во-первых, нынешнее унижение, прямое и косвенное насилие в отношении мигрантов очень скоро отзовутся реваншем их подросших детей, которые, будучи коренными москвичами или краснодарцами, не дадут себя в обиду. Во-вторых, экономические потери и ухудшение многих сфер жизни в связи с уходом или сокращением числа мигрантов не могут быть компенсированы никаким душевным спокойствием. Тем более, что ксенофобии от этого не станет меньше. В-третьих, общество и его правоохранительные структуры не готовы к тому, что в результате антимиграционных фобий могут возникнуть массовые проявления насилия и даже волнения. В итоге, общество не консолидируется, а, наоборот может произойти его глубокий раскол.